"Представление? Кто из нас не знает, что называется представлением? Если мы нечто представляем, например, некий текст в его филологическом аспекте, картину сквозь призму истории искусств или некий процесс горения в химии, то у нас есть соответствующее представление о названных предметах. А где у нас находятся эти представления? Они у нас в голове. В нашем сознании. У нас в душе. Мы имеем эти представления внутри нас, представления предметов. Вот уже несколько столетий назад сюда вмешалась философия и поставила вопрос о том, соответствуют ли вообще представления в нас действительности вне нас. Одни говорят —да, другие —нет. Третьи говорят, что это вообще не является решающим и так разделять нельзя; можно лишь сказать, что мир, то есть здесь вся целостность действительного, есть постольку, поскольку он нами представляется. «Мир это мое представление» — в этом тезисе Шопенгауэр собрал воедино мышление новейшей философии. Шопенгауэра здесь необходимо назвать, ибо его главный труд «Мир как воля и представление» с момента своего появления в 1818 году надолго определил все мышление всего XIX и XX веков —даже там, где это не сразу бросается в глаза, даже в том, где его положения опровергаются. Мы слишком легко забываем, что мыслитель, по существу, более действенен там, где его опровергают, а не там, где с ним соглашаются. Даже Ницше должен был пройти через размежевание с Шопенгауэром, ибо Ницше, несмотря на свое противоположное понимание воли, держится на основном положении Шопенгауэра: «Мир есть мое представление». Шопенгауэр сам добавляет к этому тезису в начале второго тома (глава 1) своего главного труда следующее:

«Мир есть мое представление» — это, подобно аксиомам Евклида, положение, которое каждый, кто его понимает, должен признать истинным; даже если это не такое (положение), которое каждый понимает, как только он его услышит. Доведение этого положения до сознания и увязывание с ним проблемы соотношения идеального и реального, то есть мира в голове и мира вне головы, составляет, наряду с проблемой моральной свободы отличительный характер новейшей философии. Ибо только после того, как прошли тысячелетия в попытках исключительно в области объективного философствования, открылось то, что среди многого, что делает мир столь загадочным и заставляющим о нем думать, первейшим и ближайшим в этом является то, что сколь бы неизмеримым и громадным он ни был, его бытие тем не менее висит на одной-единственной ниточке: и это есть отдельное сознание каждого, в котором он присутствует.

При том отсутствии единства в философии относительно того, что по существу есть представление, существует, очевидно, только один выход на свободу: оставить поле философских спекуляций и впервые осторожно, тщательно и научно расследовать, как вообще обстоит дело с представлениями, которые имеют место у живых существ, и прежде всего у людей и животных. Такими изысканиями занимается, кроме всего прочего, психология. Сегодня она хорошо оснащенная и уже широко распространенная наука, значение которой возрастает год от года. Однако здесь мы отставим в сторону успехи психологических исследований в том, что мы называем «представлением» — не потому, что эти успехи неправильны или вовсе незначительны, а потому что они являются научными успехами. Ибо как научные высказывания они уже вращаются внутри той области, которая также и для психологии должна оставаться на ранее упомянутой другой стороне. Поэтому не стоит удивляться, когда внутри самой психологии нет никакой ясности относительно того, где определить место представлениям: в организме ли живущих, в сознании, в душе, в бессознательном и во всех глубинах и пластах, на которые расчленена область психологии. Здесь все остается под вопросом. И тем не менее научные успехи являются правильными.

И теперь, когда мы в нашем вопросе относительно того, что есть представление, не держимся более за науку, то нас к этому побуждает не высокомерие всезнайства, но осторожность незнания.

Мы стоим вне науки. Мы стоим вместо этого, например, перед цветущим деревом —дерево стоит перед нами. Оно ставит себя пред нами, пред-ставляет себя нам. Дерево и мы представлены друг другу тем, что дерево там стоит, а мы стоим против него. В этом отношении друг к другу —друг перед другом поставленности есть дерево и мы. В этом представлении нет речи о «представлениях», которые вертятся в нашей голове. Задержимся здесь на мгновение, так же, как мы задерживаем дыхание пред прыжком и после него. Мы сейчас именно прыгнувшие —прочь из привычного круга науки и даже, как окажется, философии. И куда же мы прыгнули? Может, в бездну? Нет! Скорее на почву, на землю. На какую? На какую-либо? Нет. На вполне определенную почву, на которой мы живем и умираем, если мы не обманываемся. Это странный факт или даже устрашающий факт —что мы сначала должны прыгнуть на почву, на которой мы, собственно, стоим. Если становится необходимым нечто столь редкое и странное, как такой прыжок, то должно произойти нечто, что дано для мысли. Если судить научно, то это есть ничтожнейший факт мира, а именно то, что каждый из нас по крайней мере раз уже стоял против цветущего дерева. Ну и что из того? Мы ставим себя против цветущего дерева, перед ним, а дерево ставит себя перед нами. Кто, собственно, здесь пред-ставляет? Дерево или мы? Или дерево и мы? Или ни то, ни другое? Мы ставим себя такими, какие мы есть, а не только головой или сознанием против цветущего дерева, а дерево ставит себя перед нами таковым, каково оно есть. А не является ли дерево даже предшествующим и первенствующим перед нами? Представило ли себя дерево перед нами лишь тем, что мы можем подойти к нему и встать напротив?

Что происходит здесь—в том, что дерево нам себя представляет, а мы ставим себя напротив дерева? Где работает это представление, когда мы стоим против цветущего дерева, стоим перед ним? По-видимому, в нашей голове? Несомненно, в нашем мозгу может происходить множество всякого, когда мы стоим на лугу и имеем перед собой стоящим цветущее дерево со своим цветом и благоуханием и внимаем ему. Сегодня можно процессы, происходящие в голове, фиксировать как мозговые импульсы посредством соответствующих аппаратов и даже делать их акустически внятными и прорисовывать их движение при помощи специальных кривых. Можно, несомненно! На что только не способен сегодняшний человек! И он даже может с этими способностями местами помогать себе. И он помогает всюду с лучшими намерениями. Все можно, и, вероятно, никто из нас еще не подозревает, насколько человек в скором времени в науке будет всемогущим. Однако где же остается—ограничимся нашим примером —при научно регистрируемых мозговых импульсах цветущее дерево? Где остается луг? Где остается человек? Не мозг, но человек, который однажды утром, возможно, уходит в своей смерти от нас, а раньше попадался нам навстречу? Где остается представление, в котором дерево себя представляет, а человек ставит себя напротив дерева?

По всей вероятности, в процессе этого представления нечто происходит и в той области, которую описывают как сферу сознания или рассматривают как психику. Но стоит ли дерево «в сознании» или же оно стоит на лугу? Лежит ли луг как переживание в душе или расстилается на земле? Находится ли земля в нашей голове? Или мы стоим на земле?

Может возникнуть желание возразить: к чему такие вопросы о деле, относительно которого каждый справедливо согласится, что оно, мол, ясно всему миру как день — то, что мы на земле, а в данном избранном примере стоим напротив дерева? Но не будем слишком поспешны с такими допущениями, не будем принимать эту ясность слишком легко. Мы сразу же отказываемся от всего, лишь только нам такие науки, как физика, физиология и психология вместе с научной философией, со всей их оснащенностью примерами и доказательствами объясняют, что мы, собственно, не видим никакого дерева, а в действительности воспринимаем некую пустоту, в которой определенным образом рассеяны электрические заряды, мчащиеся с великой скоростью туда и сюда. Недостаточно того, что мы, как бы забыв на мгновение о науке, допустим, что мы, естественно, стоим против цветущего дерева, чтобы затем в следующее мгновение убедить себя с той же самоочевидностью, что такое мнение столь же естественно окажется лишь наивным, так как характеризует донаучное понимание предметов. Однако этим убеждением мы признали нечто, важность и диапазон действия чего мы едва ли замечаем, а именно то, что названные науки собственно разбираются с тем, что у этого цветущего дерева может считаться действительным, а что нет. Откуда берут эти науки, для которых происхождение их существа остается неясным, полномочие на такие суждения? Откуда берут эти науки право определять местоположение человека, а себя приводить в качестве мерила этого определения? Однако это происходит уже в тот момент, когда мы молча соглашаемся с тем, что наше стояние напротив дерева есть лишь понимаемое донаучно отношение к тому, что мы здесь все еще называем «деревом». На самом деле мы сегодня скорее склонны повалить (fallenlassen) цветущее дерево, чем отказаться от наших якобы более ценных физических и физиологических знаний."

Мартин Хайдеггер "Что зовется мышлением"